«Мы повторяли друг другу: «Дыши. Дыши». Даша Чульцова – о последнем стриме с площади Перемен и о Кате Андреевой
15 ноября – необычная дата, события трехлетней давности навсегда впишут ее в историю. Это день последнего в Беларуси живого стрима, день жестокого разгона протеста на площади Перемен и уничтожения народного мемориала Роману Бондаренко, убитого режимом. Но для нас эта дата – прежде всего день, когда на площади Перемен в Минске были арестованы наши коллеги, журналистка Екатерина Андреева (Бахвалова) и оператор Дарья Чульцова. Девушки до последнего снимали и показывали происходящее. Благодаря их самоотверженной работе мы знаем правду о тех событиях.
Укрывание в квартире, трепетное ожидание с надеждой, что не найдут, 20 минут ужаса от грохота в дверь, черная масса силовиков с оружием, из когтей которых не спастись… А потом РУВД, Окрестина, суд, 2-летний приговор, колония.
Даша Чульцова отбыла весь срок и вышла на свободу из женской колонии в Гомеле 3 сентября 2022 года. Кате Андреевой во время заключения предъявили новое обвинение – «измена государству». Следствие проходило в условиях секретности, а процесс был закрытым. 13 июля 2022 года журналистку осудили на 8 лет и 3 месяца колонии общего режима.
Даше до сих пор трудно вспоминать день ареста, который разделил ее жизнь на «до» и «после». Она теребит руки, приостанавливается, так как ей трудно говорить. Но она снова вспоминает момент за моментом, чтобы еще раз напомнить о Кате и всех политзаключенных, которые сейчас остаются за решеткой. Передаем ее рассказ.
«В один момент мы оказались в кольце из ОМОНа, которое все больше сужалось»
Я пришла на «Белсат» в конце 2018 – начале 2019 года. С Катей мы познакомились на работе, с сентября 2020 года мы вместе освещали воскресные марши в Минске. Первое мое впечатление о Кате: она активный человек, который очень любит свою работу.
Утром 15 ноября мы приехали на площадь Перемен. Перед этим выбрали безопасную, как нам казалось, квартиру, чтобы оттуда вести стрим.
Перед задержанием мы пять часов стримили из окна. Периодически выходили на улицу и разговаривали с людьми, потом снова поднимались в квартиру и продолжали стрим, параллельно сбрасывали отснятые файлы. Это было постоянное движение, время прошло очень быстро. На тот момент понимания того, что все очень опасно, не было. Как и предчувствия чего-то плохого. Я ехала на работу как в обычный рабочий день – стрим и стрим, ничего такого.
Меня вообще не должно было там быть в тот день. Оператор, который должен был ехать на этот стрим, сидел на карантине из-за ковида, и меня спросили, могла бы я пойти. Я сказала: да, ок.
Возможности выбраться оттуда у нас не было. Уже позже стало понятно, что и улица там слишком маленькая, ее очень просто оцепить, и домов там немного, поэтому нас можно очень просто вычислить. И что мы сразу выделяемся, так как были единственными, кто вел стрим. Мы продолжали работать на адреналине до последнего, хотя в голове и прокручивались мысли, как нам оттуда уйти. Поняв, что это никак не удастся, мы решили никуда не бежать, а сидеть на месте и ждать. В один момент мы оказались в кольце из ОМОНа, которое все больше сужалось. В итоге оно добралось до нашего дома, силовики вскрывали, как консервы, каждую квартиру. Мы наблюдали, как внизу разгоняют и хватают людей, слышали, как по лестнице поднимается ОМОН…
В момент, когда раздался тяжелый грохот в дверь, мы чувствовали себя совершенно беспомощными. Ведь ты понимаешь: ты сидишь запертая в квартире, этаж слишком высокий, чтобы прыгать в окно, но ты стараешься сохранять спокойствие. Разве что с каждым стуком твое сердце словно подступает все выше к горлу. И ты не знаешь, что делать.
Силовики стучались минут 20. Я, Катя и хозяева квартиры сидели в комнате и слушали этот грохот. Катя разговаривала с мужем по телефону. Я просто сидела, иногда переговаривались с хозяином. Мы пытались доказать, что хозяевам квартиры ничего не угрожает, говорили друг другу, что все будет в порядке, что нам максимум дадут сутки… Хозяйка квартиры не выдержала и пошла отпирать. Но не успела: дверь просто вынесли. Но об этом я уже узнала на суде, где она об этом рассказывала.
«У нас по очереди случались панические атаки. То я успокаивала Катю, то она меня»
Нас с Катей схватили и увезли в РУВД в разных машинах, на легковушках. Силовики окружали меня со всех сторон: сидели спереди, сзади и по бокам. Всю дорогу ехали молча.
В РУВД мы сначала сидели отдельно от других задержанных, в кабинете вместе с силовиком, который говорил, что мы поедем в колонию шить ментам рубашки. Мы тогда это восприняли как запугивание, так как даже не думали об уголовном деле. Мы просто ждали, что нас по административке отправят на сутки.
Через час-два нас решили отвести в помещение с другими задержанными. Люди, когда нас увидели, узнали, кто мы, и начали кричать: «О, “Белсат”!» Нас быстренько оттуда вывели – правда, ненадолго. В том помещении было очень душно, потому что было много людей.
Мы с Катей стояли у зарешеченного окна и разговаривали. За окном было какое-то низкое здание с плоской крышей. Почему-то во время разговора возник вопрос, что бы каждая из нас сделала, если бы у нее была сейчас суперсила. Мне запомнился Катин ответ: ей хотелось, чтобы на этой плоской крыше напротив нас появились все наши родные, чтобы они нас увидели и знали, где мы.
У Кати аллергия, через какое-то время ей стало плохо. В результате ей вызвали скорую и повезли в больницу. Я осталась в РУВД, общалась с другими задержанными. У меня взяли показания, отвели в «отстойник» и повезли на Окрестина.
Кровать в ЦИП Окрестина очень высокая и неудобная, она очень отличается от кроватей в ИВС на том же Окрестина. Я залезла на второй ярус и матюкнулась про себя: постельного белья не было, только грязный матрас. Начала себя успокаивать: подумаешь, клопы.
Через некоторое время открылась дверь камеры, и вошла Катя. Она забралась ко мне. Мы разговаривали, у нас по очереди случались панические атаки. То я ее успокаивала, то она меня. Повторяли друг другу: «Дыши. Дыши».
После Катю перевели из нашей камеры в другую. Мы тогда не знали еще об уголовном деле, но это стало первым звоночком. Девушки в камере говорили, что это плохой знак, потому что обычно «подельников» в уголовке в одной камере не держат. Позже были суды, меня перевели в Жодино, потом в колонию в Гомеле. Все происходило очень быстро.
Мы были первыми журналистами, кого задержали и судили по уголовному делу. Поэтому работники не понимали, что с нами делать. Они ходили и странно шутили: мол, вы журналисты, вас посадили. Вызывали нас на разговоры, чтобы понять, кто мы такие, как с нами разговаривать, что с нами делать.
«Я стояла на комиссии с одним лишь желанием – плюнуть каждому из них в лицо»
Последний раз мы виделись с Катей зимой 2022 года в колонии. Работники администрации контролировали, чтобы мы с ней не пересекались. Это было опасно для нас. Но однажды мы увиделись в клубе, на просмотре фильма. Как только он закончился, я подошла к Кате, и мы обнялись, хотя это было запрещено. После, когда я возвращалась в свой отряд, я шла рядом с ее отрядом. Катя стояла у забора с очень широкой счастливой улыбкой и держала руки сердцем.
Когда Катю забрали из колонии, я до последнего думала, что ее вытащили на какое-то дело в качестве свидетеля. Когда я узнала о статье «Измена государству», пошла смотреть Уголовный кодекс, чтобы понять, что Кате грозит. Никакой пункт не подходил, только один – передача информации иностранной организации. Это было единственное, что можно было вообще как-то приплести. По этому пункту вдвое меньший срок, чем за измену государству, и я надеялась, что судить будут по нему. Но нет, Катю судили по наиболее суровой статье.
Начальник колонии мне прямо сказал, что мне на самом деле повезло, потому что я мало поработала с Катей. Так бы пошла так же, как она, на 8 лет. Меня отвозили в Минск на суд над Ириной Славниковой в качестве свидетеля. Когда я вернулась после этого в колонию, меня сначала направили на карантин, после на комиссию, которая решала, в какой отряд меня отправить. На комиссии присутствует вся администрация. Я стояла в розовом платке и платье, а передо мной за большим столом сидели 12 человек в форме, в середине – начальник колонии, по бокам – его заместители и другая администрация. Начальник колонии с издевательством спросил «Ну что, привезла новый срок?» Говорю: «Нет, я ездила как свидетель».
Начальник: «А что там твоя подруга Бахвалова? Ей 8 лет дали. Повезло тебе, что ты немного с ней работала, так бы тоже получила, как и она. Вот выйдет Бахвалова через 8 лет, старая, страшненькая и никому не нужная». Он говорит это и улыбается. И все присутствующие издевательски улыбаются. А я стояла с одним лишь желанием – плюнуть каждому из них в лицо.
Я не знаю, как оценивать нашу работу во время того стрима. Мы не были героями, мы просто делали свою работу, показали людям, что происходило. Катя прекрасно комментировала. Мне удалось поймать моменты, когда ОМОН летел на людей, бросал в них светошумовые гранаты, когда силовики громили мемориал Роману. Но сам этот стрим я никогда не видела полностью. Его фрагменты я смотрела во время суда, после выхода на свободу – в фильме «В прямом эфире», снятом по мотивам нашей истории. Люди мне часто говорили, что смотрели этот стрим, благодарили за то, что мы сняли то, что там происходило, потому что мы были единственными, кто это сделал. В какой-то момент и я попыталась посмотреть этот стрим. Но, включив, сразу выключила.
Саша Гомон / ИР belsat.eu
